Неточные совпадения
Самгин пошел, держась близко к заборам и плетням, ощущая сожаление, что у него нет палки, трости. Его пошатывало, все еще кружилась голова, мучила
горькая сухость во рту и резкая
боль в глазах.
Принялся я было за неподслащенную наливку, но от нее
болела у меня голова; да признаюсь, побоялся я сделаться пьяницею с горя, т. е. самым
горьким пьяницею, чему примеров множество видел я в нашем уезде.
К полудню приехали становой и писарь, с ними явился и наш сельский священник,
горький пьяница и старый старик. Они освидетельствовали тело, взяли допросы и сели в зале писать. Поп, ничего не писавший и ничего не читавший, надел на нос большие серебряные очки и сидел молча, вздыхая, зевая и крестя рот, потом вдруг обратился к старосте и, сделавши движение, как будто нестерпимо
болит поясница, спросил его...
Поэт, нашедший слово и голос для этой
боли, был слишком горд, чтобы притворяться, чтоб страдать для рукоплесканий; напротив, он часто
горькую мысль свою высказывал с таким юмором, что добрые люди помирали со смеха.
Потом — возвращение на родину, отравленная, опустошенная жизнь, мелкая возня, мелкие хлопоты, раскаяние
горькое и бесплодное и столь же бесплодное и
горькое забвение — наказание не явное, но ежеминутное и постоянное, как незначительная, но неизлечимая
боль, уплата по копейке долга, которого и сосчитать нельзя…
Иногда ему сдавалось, что он собственный труп везет, и лишь пробегавшие изредка
горькие судороги неизлечимой душевной
боли напоминали ему, что он еще носится с жизнью.
— А тут очень
болит! — сказала она, в свою очередь, с
горькою улыбкой.
Не одна 30-летняя вдова рыдала у ног его, не одна богатая барыня сыпала золотом, чтоб получить одну его улыбку… в столице, на пышных праздниках, Юрий с злобною радостью старался ссорить своих красавиц, и потом, когда он замечал, что одна из них начинала изнемогать под бременем насмешек, он подходил, склонялся к ней с этой небрежной ловкостью самодовольного юноши, говорил, улыбался… и все ее соперницы бледнели… о как Юрий забавлялся сею тайной, но убивственной войною! но что ему осталось от всего этого? — воспоминания? — да, но какие?
горькие, обманчивые, подобно плодам, растущим на берегах Мертвого моря, которые, блистая румяной корою, таят под нею пепел, сухой горячий пепел! и ныне сердце Юрия всякий раз при мысли об Ольге, как трескучий факел, окропленный водою, с усилием и
болью разгоралось; неровно, порывисто оно билось в груди его, как ягненок под ножом жертвоприносителя.
Когда чиновник очнулся,
боли он нигде не чувствовал, но колена у него тряслись еще от страха; он встал, облокотился на перилы канавы, стараясь придти в себя;
горькие думы овладели его сердцем, и с этой минуты перенес он всю ненависть, к какой его душа только была способна, с извозчиков на гнедых рысаков и белые султаны.
Не о том Манефа заботится, не о том сокрушается, что придется перед Москвой ответ держать, зачем допустила жившего под ее кровом рогожского посла погибнуть в пламени; не гнева Патапа Максимыча страшится, не
горький, истомный плач безнадежного отчаяния Аксиньи Захаровны смущает ее —
болит она сердцем, сокрушается по Фленушке…
От нее
болею, от нее
горькие мои недуги.
Попросите их Христом Богом —
поболели бы сердцем по
горьком, несчастном житье моем.
Чай, выпитый мною в последний вечер в отцовском доме, показался мне
горьким и невкусным. Я не дотронулась ни до ужина, ни до вина. Потом, ссылаясь на головную
боль, я попросила позволения выйти из-за стола.
— Странно, что
горькие истины ты говоришь, только когда у тебя печень
болит.
Молоденькая грациозная девушка с ласковыми, смеющимися глазами — княжна Несвицкая, — какою он ее видел более десяти лет тому назад, стояла перед ним, и этот дивный образ, потерянный им навсегда, заставил его проливать
горькие слезы, как бешеного в бессильной злобе метаться по кровати, до крови закусывать себе ногти, чтобы физическою
болью заглушить нравственную.
Луку Ивановича схватило за сердце. Ему сделалось гораздо
горче, чем он ожидал, от мысли, что, быть может, завтра этой кривоногой девочки не будет здесь. А давно ли он ее призрел еще грудную, красную, болезненную, с коклюшем, нанимал кормилицу, когда мать
заболела, давал денег на пеленки, на кофточки, на баветки, часто сам водил ее на помочах и заставлял ее повторять те слова, какие уже давались ее шепелявому детскому языку.
Под отрывистую болтовню извозчика седок продолжал свою думу… Ему куда как не хотелось домой; но больше некуда было деваться. Эта встреча в клубе как-то особенно его раздразнила. Приехал он туда, переполненный всей преснотой, всей тяжестью своего житья, и точно будто кто поднес к его губам один благоуханный край дорогой чаши, поднес и отнял. А в душе оставил
горький до
боли осадок.